Мишель Лебрюн - Смерть молчит [Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас]
Снилась мне Анжелика. Смятенный, призрачный сон, и я проснулся в испуге. Слышал рядом тихое дыхание Бетси. Но сон оставался перед глазами, и мне вдруг показался несправедливым контраст между моим счастьем и падением Анжелики. Во мне вдруг проснулось чувство вины, и прожитые вместе годы, которые я упорно пытался забыть, против воли открылись передо мною, как страницы загадочной рукописи, извлеченной со дна сундука.
Все началось так банально: как отставной морской пехотинец, я, болезненно честолюбивый студент, за казенный счет заканчивал Клакетонский колледж, где училась и Анжелика, прекрасная и темпераментная дочь овдовевшего профессора английского языка. Перелом в наших отношениях произвела, разумеется, моя книга «Зной юга». В творческом запале, подзадориваемый очаровательной Анжеликой, я меньше чем за шесть месяцев написал свой первый роман. Когда издатель, к моему немалому изумлению, «Зной юга» принял, мы поженились, а когда книгу, к еще большему удивлению, похвалили критики и купил Голливуд, мы сказали Клакстону «прощай» и отправились через океан в Европу. После пол у года романтических странствий по Испании, Италии и Франции мы сняли домик в Провансе. Там должна была начаться наша новая богатая жизнь.
Уже годы я не вспоминал наш дом в Провансе, но теперь, когда я его представил, какая-то неведомая сила превратила мою постель в наше ложе в Провансе, и возле меня спокойно спала Анжелика. В мою ладонь скользнула женская рука. И долю секунды я думал, что это рука Анжелики.
— Ты не спишь, милый, — сказала Бетси.
— Да.
— Но тебе не плохо?
— Нет, девочка моя.
Рука моей жены, такая доверчивая, не ведающая измены, сжала мне пальцы, потом погладила бедро. В отчаянной решимости наказать себя я заставил память вести меня дальше, в позднейшие, мрачные времена. В первый же год нашей жизни в Провансе Анжелика родила Рикки, а я — половину второго романа, которую разорвал. За два следующих года я выжал из себя и забросил еще несколько неудачных попыток и в результате стал нетерпим, невозможен, снедаемый надеждой и тоской. Наконец, под предлогом поисков «нового вдохновения», мы оставили дом и начались скитания по курортным местам, где я ночь за ночью слонялся по кабакам в сопровождении терпеливой Анжелики, а за Рикки приглядывала в номере горничная. В то лето за Анжеликой поочередно волочился целый хвост ухажеров из светских кругов, в том числе Чарльз Мэйтленд, молодой автор, подверженный еще большему самомнению и самоуничижению, чем я. Но всех она отвергала. Казалось, я — единственный смысл ее жизни, и когда, наконец, нам осталась одна лишь любовь, Анжелика стала мне необходима, как воздух.
Потом все это внезапно кончилось. Мы как раз отдыхали в Портофино (был там и Чарльз Мэйтленд), когда там объявился мой сослуживец по морской пехоте Поль Фаулер; он приплыл на яхте Кэллингема, молодожен, окруженный ослепительной аурой благополучия. Никогда раньше я не встречался с настоящими богачами, и очаровательная кэллингемовская снисходительность к подвластному им миру меня приводила в отчаяние, усиливая сознание собственной никчемности.
После недели их пребывания в Портофино я ужинал с ними на яхте — без Анжелики, которой пришлось остаться с Рикки. Как оказалось, Старик уже прочитал мой «Зной юга», и он с поверхностным апломбом весьма состоятельных людей, даже не отдавая отчета, что говорит с автором, книгу немилосердно разнес. Это оказалось последней каплей.
Возвращаясь с яхты, я напился в маленькой остерии на молу и приплелся домой в самом ужасном настроении. Поднимаясь по лестнице к себе, я твердил: если Анжелики не будет, я покончу с собой.
Включив свет в нашей голой комнатке, я увидел, что Рикки лежит в кроватке, но Анжелики нигде не было. Вместо нее я нашел записку.
«Мне очень жаль, Билл. Я ушла к Чарльзу. Можешь оформить развод и забрать Рикки. Я согласна.
Анжелика».
И теперь, когда я лежал рядом с Бетси в темноте спальни, горечь той давней измены на миг так припомнилась мне, словно я до сих пор был в душной каморке на набережной. Миг ночной тоски миновал. Было абсурдно мучиться угрызениями совести из-за Анжелики. Она сознательно, с открытыми глазами избрала свой путь, и я тоже пошел своим путем. Мой, к счастью, совпал с путем Кэллингемов и их окружения, в основном благодаря Бетси, с чем я себя и поздравил еще раз.
Придвинулся ближе к жене, так что наши тела соприкоснулись. Бетси спала. Я обнял ее, поцеловал и опять уснул, на этот раз безмятежным сном…
В то время мое положение в издательстве Кэллингема было еще деликатнее, чем обычно. Должно было освободиться место вице-президента, и Старик по своей извращенной привычке стравливать подчиненных обещал эту должность и мне, и Дэвиду Мэннерсу, который работал в фирме намного дольше и, разумеется, терпеть не мог меня — «шефова любимчика».
Но, похоже, я не был таким уж любимчиком. Быть супругом Бетси представляло, скорее, неудобство, потому что Старика возмущала ее независимость и ее успехи в фонде и в замужестве. Я с самого начала был уверен, что он будет рад любой моей неудаче, чтобы иметь возможность с деланным огорчением сказать Бетси: «Видишь? Вот что бывает, когда берешь на работу несостоявшегося писателя только потому, что он твой муж».
В то утро атмосфера была напряженной. Вначале на аудиенцию был вызван Дэйв Мэннерс, а потом дважды подряд я. И оба раза я был совершенно уверен, что Старик что-то скажет о вице-президентстве, но тот оба раза промолчал. В первый раз разговор был вообще ни о чем. Во второй — только скалился на меня через свой огромный письменный стол, своими широкими плечами, широким ртом и широко расставленными бесцветными глазами более чем когда-нибудь напоминая мне хитрую и весьма опасную жабу, а потом выдал:
— Мне тут пришло в голову — Бетси не собирается сегодня вечером приставать ко мне со своей чертовой благотворительностью?
Прекрасно знал, как на меня действуют такие вещи. Старик всегда знал, что на кого действует, и выработал изощренную методику пытать людей — умел их буквально завести. Если бы я его так хорошо не знал, если бы он меня в определенном смысле не привлекал как сложная фигура, достойная воплощения в романе, я бы с удовольствием убил его на месте.
— Думаю, вы тоже придете, — продолжал он. — Мне понадобится моральная поддержка. Знаете, эти упрямые женщины! Они на меня страх наводят!
— Приду, — пообещал я.
— Отлично. И ради всего святого, скажи своей жене, чтобы подождала со своими речами, пока не закончится ужин. Она мне дурно влияет на пищеварение. Значит, ровно в семь.
